|
- Я бы хотела рассказать о двух проектах, с которым тесно связана моя жизнь в Институте. Один из них - пред- послеполетные обследования космонавтов - начался почти тридцать лет назад - в 1977 году - и продолжается по сей день. КФО - это огромная, совершенно удивительная страница жизни большого коллектива Института, коллектива, делающего общее дело, с определенной иерархией, со своими традициями и шутками. На Байконуре мы проводили 5-10 дней до старта и еще 14-17 дней после посадки экипажей. Людям из традиционной науки, где научный процесс непрерывен и хорошо планируется, эту жизнь понять сложно. Здесь все совершается в определенное время, ни коим образом не зависящее от твоих планов. Пришло это время - и ты выпадаешь из обыденной жизни на месяц или больше. И так - из года в год. Наша команда состояла из сотрудников разных лабораторий: Ольга Павловна Козеренко из отдела психологии занималась постурографическими исследованиями, Саша Рахманов представлял лабораторию Виктора Сумбатовича Оганова, Людмила Николаевна Корнилова - лабораторию Ирины Яковлевны Яковлевой. С течением времени в этот коллектив вливались новые люди, и постепенно складывались рамки традиционной «команды». - Чем занималась Ваша группа? - Наш коллектив изучал состояние двигательного аппарата и сенсомоторных функций до и после полета. Ранее подобной программы детальных исследований двигательной системы не было. Программа была обширной как по числу входящих в нее тестов, так и по объему затрачиваемого времени. Достаточно сказать, что длительность предполетных исследований составляла более 4-х часов. Инициатором программы явился Олег Георгиевич Газенко. Я сознательно упоминаю об этом потому, что эта программа, как и вторая, о которой я расскажу далее, - приматологический «Бион» - связаны: они возникли в одно и то же время, имели одну и ту же цель и одного вдохновителя - О. Г. Газенко. Здесь следует вспомнить, что это был конец 70-х годов: время, когда уже начались длительные космические полеты, в Америке активно разрабатывалась концепция Шаттла, а в России полным ходом шли работы по «Бурану». Уже закончился первый этап медицинских исследований, задачей которых было понять: может ли человек жить в условиях станции длительное время без угрожающих жизни расстройств. Были выявлены основные закономерности функций сердечно-сосудистой, респираторной, выделительной, пищеварительной систем в невесомости. Вместе с тем, особенности деятельности двигательной системы оставались неясными. Как эта деятельность будет осуществляться в условиях невесомости, как при этом будут работать сенсорные системы, как реструктурируются системы управления движениями, какая при этом будет психическая и физическая работоспособность -все эти важные вопросы требовали ответа. И этот ответ был получен пржде всего в этих исследованиях. - Однако наиболее важным событием Вашей жизни в Институте Вы считаете проект «Бион?» - Я думаю, что приматологический проект «Бион» составляет одну из наиболее интересных страниц научной жизни Института. Он абсолютно уникален, но, к моему глубокому сожалению (а я была бы рада ошибиться), он прекратил существование и ожидать его возрождения в ближайшем будущем не приходится. Трудно представить себе, каким должен быть взлет энергии, сил и фантазии, чтобы решиться снова начать такой проект... Коэффициент трудности по отношению к результату в нем был исключительно высок, однако известно, что успех трудного дела приносит наибольшее удовлетворение. - Почему у Вас происходила такая смена объектов исследований - от человека к приматам?
- В этом проекте, наверное, была мощная техническая составляющая? - Я не знаю другого проекта, в котором участвовало бы столько смежников. Вы даже не представляете себе, какая это была махина. С одной стороны техническая, ведь «Бион» - это шарик, наполненный аппаратурой, которая создает искусственную среду. Недаром наши «технари» очень гордились тем, что созданная для приматов система жизнеобеспечения отличалась оригинальностью и высокой эффективностью. Наши «аппаратурщики» создали комплекс аппаратуры, аналога которому мы не имеем на Земле до настоящего времени. Этот комплекс обеспечил возможности проведения в абсолютно автоматическом режиме сложнейших экспериментов с регистрацией активности заинтересованных структур и уровней ЦНС (вплоть до нейронального) при свободном поведении животного. Тот, кто работает с аналогичными задачами на Земле, знает, с какими трудностями и временными затратами связано проведение подобных экспериментов и какие особые условия требуются для того, чтобы их успешно осуществлять и получать достоверные данные. - Тяжело было начинать все с нуля? - Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что первоначально это была совершенно сумасшедшая идея. В Институте не было людей, имевших какой-либо опыт работы с обезьянами, в основном, обезьян просто боялись. Все было внове, все впервые. Начинать надо было с отбора вида экспериментальных обезьян, это в дальнейшем могло определить успех или неуспех работы. В своем приматологическом проекте американцы, использовали неместрин, обезьян интеллигентных, добрых, неагрессивных. Обезьяны погибли. И одной из причин их гибели явилась организация вегетативной системы этих добрых животных с низким уровнем адреналовой активности, а, следовательно, - с низким уровнем адаптационной способности и, соответственно, неспособностью противостоять критическим ситуациям. Базируясь на этом опыте, в нашем эксперименте мы остановились на макаках-резусах, отличавшихся высокой адреналовой активностью и, соответственно, агрессивностью. При этом возникли другие трудности. Взрослый резус - это хищник: до 25 килограмм, с огромными зубами, агрессивный и, как правило, смелый. Чтобы работать с ними было проще, мы выбрали обезьян ювенильных. В первые годы жизни вес обезьян соответствует числу лет: 3 года -три килограмма, 4 года - четыре, 5 лет - пять килограмм. Ну а далее - уже взрослый, матерый «обезьян». Мы остановились на возрасте 4-5 лет, соответствующему у человека 16 - 20 годам. Возраст высокой адаптивности, возраст надежд, оптимизма, активного интереса к среде. Отобранные нами ювенильные обезьяны быстро осваивались в новой ситуации, не драматизировали ее и относились к ней как к игровой. Успеху проекта способствовала также наша дружба с Сухумским институтом, которая завязалась сразу, с самого начала наших работ. Мы понимали, что с нашим малым опытом без помощи специалистов нам не справиться. И обратились к ним. К сожалению, предыдущий опыт работы с нашим Институтом был у сухумцев неблагоприятным. Но на счастье, Борис Аркадьевич Лапин - директор сухумского института -был в добрых отношениях с одной стороны с Олегом Георгиевичем, а с другой - со мной (с нашей комсомольской молодости). Поэтому, когда я обратилась к нему, он сказал: «Я специально делать в этом плане ничего не буду. Иди сама по лабораториям. Если уговоришь моих заведующих, я тебя поддержу». Я пошла по лабораториям и встретила замечательных энтузиастов: приматологов, физиологов, биохимиков, которых, как оказалось, не так уж и трудно было уговорить. И все первые разработки по проекту с обезьянами - первые операции, первые подходы к обучению, первая постельная гипокинезия обезьян - были сделаны в Сухуми. - Как восприняли идею проекта в Институте?
Поэтому мы - я и мои сотрудники: Юрий Крейдич, Лариса Григорьева и другие - чтобы не дать заморозить проект на старте, в течение первого года держали четырех обезьян в помещении лаборатории, сами за ними ухаживая и кормя. - |
-
Инеса Бенедиктовна, расскажите, пожалуйста, о самых 
-
На начальном этапе приматологический проект встре